В судебниках имущественные наказания

Образовательный портал — все для студента юриста.

• 
• 
• 

Преступления и наказания по судебникам 1497 и 1550 г

В судебнике 1497 г. нет определение понятия «преступление», используется термин «лихое дело».В качестве объекта преступления выступают гос-во и частные интересы. Субъекты преступления — все свободные люди. Ст. 17 — «Холоп тоже отвечает за преступление». Ст. 9 — указывает самые тяжкие преступления. Наказание — смертная казнь. «Государскому убойцу, крамольнику (изменнику), церковному татю, головному, подымщику, зажигальнику, всякому лихому человеку живота не дать, казнить смертной казнью».

Коромольник — изменник, раньше их не казнили, а по Судебнику их казнили и отбирали имущество.

Церковная татьба — вид церковной кражи (антицерковные поступки) — смертная казнь.

Подымщики — присвоение чужого имени с целью укрытия от податных податей (мнение Чистякова).

Зажигальник — не только дома, но и поджог города с целью сдачи врагу.

Лихие люди — это потенциально способные совершать противоправные деяния (беглые крестьяне). Принадлежность к лихим людям усиливает наказание.

Головная татьба — кража холопов, людей, сопровождающаяся убийством.

1) Появляется право внесудебной расправы. Гос-во передает его нескольким зажиточным людям.

2) Наказывается голый умысел на совершение преступления.

3) Появляется цель — устрашение => смертная казнь.

4) Торговая казнь применяется за кражу в первый раз и за повреждение межи. Телесные наказания осуществлялись на торговой площади с помощью кнута. Зачастую заканчивались смертью. Существовала несколько веков.

5) Действует система штрафа — возмещение ущерба.

6) Черты наказания: неопределенность; зависимость от соц. принадлежности; публичность наказания.

Виды преступления по судебнику 1550 года:

В Судебнике 1550 г. с бюрократизацией государственного аппарата появляются новые виды преступления:

— подписка (подделка документов, наказывалось смертной казнью);

— против порядка правосудия; лжесвидетельство (наказание — торговая казнь).

Виды наказания по судебнику 1550 года:

1) Тюремное заключение (при отсутствии поручителей в сочетании с торговой казнью). Срок от 3х дней до государева указа. Не существовало спец. тюрем. Использовались подвалы церквей и др. зданий.

2) Отрешение от должности (вид адм. Ответственности). Первоначально применялся к низшим судеб. чинам за неправильное хранение документов.

allstatepravo.ru

В судебниках имущественные наказания

Навигация по сайту

Реклама на сайте

• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 

Преступления и наказания в судебниках 1497 и 1550 гг.

Деление преступлений в судебниках приобретает подобие некоей сис­темы. На первом месте стоят политические преступления. Судебники (ст. 9 1-го и ст. 61 2-го) квалифицируют их как антигосударственные, требую­щие применения смертной казни. «Государскому убойце и крамольнику, церковному татю и головному, и подымщику и зажигальнику, ведомому ли­хому человеку живота не даты, казнити его смертною казнею». Здесь пере­числены такие преступления, как измена, заговор, призыв к мятежу, под­жег с целью передачи объекта врагу, брань и бесчестье государя, шпио­наж, направленные против власти. Законодатель дает лишь примерный перечень таких «лихих» дел, предоставляя суду право расширять их состав (определять впредь «иное какое лихое дело»), подводя под него иные дея­ния.

На второе место можно поставить должностные преступления. Судеб­ники вводят запрет на взяточничество, мздоимство, злоупотребления вла­стью, неправый суд и пр. Уже Судебник Ивана III (ст. 19) провозглашает возможность отмены решения «неправого суда» боярина и дьяка, не уста­навливая, однако, никаких репрессивных мер за него. Ст. 33–34 запре­щают недельщику (судебному лицу) просить и брать «посулы» – взятки. В Судебнике 1550 г. эти деяния рассматриваются уже как уголовно нака­зуемые, но ответственность за должностные преступления носит сослов­ный характер: высшее боярство выплачивает штрафы, дьяки наказывают­ся тюрьмой, подьячие – торговой казнью.

К имущественным преступлениям относятся кражи (татьба), разде­ляемые уже 1-м Судебником на простые и квалифицированные. Простая кража наказывалась торговой казнью, т.е. битьем кнутом, возмещением убытков истцу и выплатой продажи (штрафа) по решению суда. К квали­фицированным кражам, требовавшим применения смертной казни, отно­сились кражи церковные, головные (сопровождаемые убийством), кражи с поличным, совершаемые ведомым лихим человеком (рецидивистом), раз­бои. При отсутствии денежных средств (статка) тать выдавался «головой на продажу» и должен был отработать нанесенный ущерб (ст. 42 1-го Су­дебника).

Большое место в судебниках занимает охрана прав собственности. Штрафами и кнутом наказываются повреждение изгороди или межевых знаков земельного участка, запашка или потрава чужой земли, поврежде­ние пчелиных ульев, бобровых гонов, истребление скота и пр.

Знают судебники и споры, возникающие из обязательств по договорам. Они, как правило, решаются полем и заканчиваются для проигравшего уплатой требуемого истом и возмещением судебных издержек.

Преступления против личности чаще всего сопряжены с имуществен­ными (разбой, грабеж). Это убийство (душегубство), ябедничество (злостная клевета) и преступления против чести. Они также разделяются на простые, предусматривающие имущественно-штрафные взыскания, и квалифицированные («ведомым лихим разбойником»), требовавшие при­менения смертной казни. К преступлениям против чести судебники, в от­личие от Русской Правды, относят не только оскорбления действием, но и оскорбления словом («лай» и «непригожее слово»). Споры об оскорблени­ях заканчивались полем и возмещением ущерба истцу. «А исцово доправят на виноватом» – обычная в отношении суда формула.

Судебники не знают религиозных преступлений, которые, естественно, имели место и сурово наказывались. В России, как и в Европе, еретиков сжигали, но количество таких преступлений было невелико. Русскому праву не был свойственен террор ради террора, на Руси не было инквизи­ции. Еретиков сжигали лишь тогда, когда в их действиях видели социаль­ную опасность. Даже в середине XVI в., когда церковь начала свой поход против светских развлечений, считая их «бесовским наваждением» (запрещалось играть в кости, шахматы, устраивать увеселения, пляски и т.п.), усиления репрессий против нарушителей не последовало. Церковь прибегала, главным образом, к покаянию и, в особенных случаях, к отлу­чению.

Более мягким, чем в Западной Европе, было на Руси и уголовное нака­зание. Смертная казнь, к примеру, применялась по Судебнику 1497 г. в 9 случаях (в германской Каролине 1532 г. – в 44). Русские летописи почти не содержат данных о казнях во время правления Ивана III. До середины XVI в., как о том свидетельствует С. Герберштейн, казни вообще приме­нялись крайне редко, в том числе за кражи и за убийство. Не были распро­странены и изуверские способы казней, свойственные Европе. На Руси не отрубали части тела, не сажали на кол, не выкалывали глаза, не вытягива­ли кишок. Наиболее приемлемым считалось отсечение головы, повешение (для разбойников), как и в Европе, фальшивомонетчикам заливали горло металлом. В иных случаях прибегали к утоплению. Так, в 1488 г. Иван III велел «казнити, потопити в Москве реке нощью…лихих баб, приходивших с зельем к великой княгине Софье».

Хотя русскому праву было чуждо изуверство ради устрашения, все же в наказаниях прослеживается стремление законодателя не просто пока­рать преступника, по и устрашить окружающих по принципу: «чтобы на то смотря, другим неповадно было так делать». Наказания за «коромолу» совершаются, как правило, открыто, при большом стечении народа. Су­дебник 1497 г. знает кнут (торговую казнь), который применяется и к фео­далам, замешанным в антигосударственных заговорах. При Иване IV «раздача боли», т.е. применение палок, плетей и кнута при «наведении должного порядка», становится одним из методов государственной политики. Судебник 1550 г. вводит болевые наказания за должностные престу­пления: фальсификации протоколов суда, подделку документов, корыст­ные злоупотребления. Кнут превращается в средство пытки.

С середины XVI в. стали применяться правежи – битье толстыми прутьями по икрам ног для выбивания долга. После месячного правежа несостоятельного должника выдавали кредитору «головой для искупа».

Судебник 1497 г. не знает тюремного заключения, хотя случаи заточения преступников в монастырские подвалы или башни имели место. Однако государство не имело средств для широкого применения заключения, ко­торое долгое время оставалось уделом высокопоставленных лиц: князей, бояр, воевод. Но задачи борьбы с массовой преступностью, размножив­шейся в XVI в., породили тюрьмы, которые в ходе губной реформы пере­даются для обслуживания населению. Судебник Ивана IV упоминает тюрьму уже в 21 случае (для служилых, «лихих» людей, лжесвидетелей), но не назначает сроков тюремного заключения.

В качестве дополнительного вида наказаний за большинство преступ­лений выступают штрафы. Как самостоятельный вид штраф назначается за бесчестье. По Судебнику 1550 г. (ст. 26) для «гостя» он равен 50 рублям, для торгового и посадского человека – 5, крестьянина – 1 рублю. За бес­честье женщины устанавливалась двойная сумма штрафа.

lawtoday.ru

Имущественные (экономические) преступления в Судебнике 1550 года (Рожнов А.А.)

Дата размещения статьи: 22.02.2017

Весьма значительное место в системе преступлений, предусмотренных Судебником 1550 г., занимали имущественные (экономические) преступления. Традиционно высокий интерес к ним со стороны законодателя был обусловлен тем, что эти преступления причиняли серьезный ущерб не только отдельным собственникам, но и обществу в целом, поскольку отношения собственности служат фундаментом экономики государства. Перечень имущественных (экономических) преступлений в Судебнике 1550 г. во многом совпадал с тем, который был в Судебнике 1497 г. В то же время наряду с разбоем (ст. ст. 12, 53 и др.), грабежом (ст. ст. 16, 25), татьбой (ст. ст. 12, 52 — 58 и др.), в том числе церковной (ст. ст. 55, 61) и повторной (ст. 56), растратой (ст. 90), скупкой краденого имущества (ст. 58), «зажигательством» (ст. 61), «пожегом» (ст. ст. 12, 62) и посягательствами на земельную собственность (ст. 87) Царский Судебник включал такие преступления, как мошенничество и несоблюдение правил клеймения и регистрации лошадей.
Одной из ярких особенностей юридической техники рассматриваемого периода и более ранних исторических эпох является то, что, устанавливая ответственность за различные преступления — за татьбу, разбой, душегубство, ябедничество, лай и др., — законодатель не раскрывал их составы. Он лишь обозначал, называл эти преступления, но не делал никаких комментариев относительно того, что именно подразумевалось под ними. Причина подобного законотворчества, думается, заключалась в том, что, используя в Судебниках и других нормативных правовых актах соответствующие понятия, законодатель опирался на уже выработанные в народной среде и прошедшие через горнило судебной практики юридические (обычно-правовые) конструкции. Рядовые граждане и судьи понимали значение упоминаемых в Судебниках преступлений и не нуждались в законодательных пояснениях на этот счет. Разработка и детальная фиксация в законе признаков составов преступлений в этом случае были попросту излишни. Если бы было иначе, если бы вводилось что-то принципиально новое, доселе неизвестное либо вносились кардинальные изменения в прежние уголовно-правовые нормы, то законодатель, конечно, уже не мог бы ограничиться лишь одними названиями преступлений. Ему бы, естественно, пришлось растолковывать смысл уголовно-правовых новелл. В уголовно-правовом же сегменте Судебников такого не наблюдается. В современных условиях краткость формулировок Судебников, несомненно, крайне затрудняет анализ предусмотренных ими составов преступлений, неизбежно порождает оживленную полемику среди историков и юристов и делает практически невозможным однозначное уяснение существа некоторых «лихих дел».
Изучение памятников права XV — XVII вв. дает ученым основание утверждать, что, с одной стороны, «разбой и грабеж выражали собой два различныя по внутреннему составу правонарушения», а с другой — «разграничение этих понятий не всегда выдерживается в законодательных и судебных актах», в которых «нередко выражения «разбой» и «грабеж» употреблялись безразлично, как выражения тождественныя» [1]. Подобное смешение юридически значимых признаков разбоя и грабежа, которое порой могло становиться неразрешимой головоломкой даже для самих судей (как в ранее упомянутом случае из практики Разбойного приказа начала XVII в.), разумеется, не позволяет однозначно определить суть этих преступлений, поэтому их уголовно-правовая характеристика может быть только условной.
Большинство исследователей сходится во мнении, что под разбоем понималось открытое, явное нападение с целью завладения чужим имуществом, которое сопровождалось применением к потерпевшему насилия и угрозой его применения и которое отличалось особым субъектным составом. Специфика последнего заключалась в следующем. Во-первых, разбой являлся преимущественно групповым преступлением, в совершении которого участвовали не просто несколько лиц, а шайка, банда, то есть заранее организованная устойчивая преступная группа. При этом в банде, как правило, существовали жесткая иерархия и распределение ролей между соучастниками. По словам Н. Калачова, разбойники «разделялись иногда на партии, имели участников и притоны в самых селениях, которыя они разбивали и грабили, и доставшуюся добычу распределяли между собою по мере участия в деле («повытно»)». Разбойничьи шайки «имели в своей главе начальников, которые назывались атаманами и избирались в эту должность своими товарищами; иногда им придавался в помощь податаман (выделено мной. — А.Р.)» [2]. Во-вторых, субъектами разбоя были именно разбойники, лихие люди, бандиты, которые преступное приобретение чужой собственности обратили в ремесло, в промысел и для которых антиобщественный, бандитский образ жизни стал смыслом существования. Оба указанных признака субъекта разбоя в своей совокупности и составляли его сущность, поэтому «в тех случаях ограбления с злоумышленною целью, где не было понятия шайки или совершения преступления в виде постояннаго занятия, московское законодательство не видело разбоя и не употребляло этого термина» [1].
Если в Судебнике 1497 г. признаки состава грабежа не определялись, то Судебник 1550 г. этот законодательный пробел во многом устранил. «Заслуга» в этом принадлежала ст. 25 Судебника, которая регламентировала ответственность лица, обвиненного в грабеже и побоях. По мнению С. Шумакова, поводом к появлению ст. 25 Судебника послужило то, что в прежнем законодательстве и судебных актах о побоях как преступлении против здоровья и о грабеже как неправомерном отнятии чужого имущества всегда говорилось совместно в связи с отсутствием четких различий в понятиях о чести и телесной неприкосновенности. Пользуясь этим обстоятельством, потерпевшие, желая получить как можно большее вознаграждение, считали выгодным выдвигать против обидчика двойное обвинение: и в грабеже, и в побоях. Поэтому Царский Судебник и стремится разграничить эти разнородные преступления [3].
В ст. 25 Судебника закреплялось положение о том, что при обвинении лица в грабеже и бое наказания должны были назначаться отдельно за каждое преступление. Следовательно, из этого постановления явствует, что под грабежом понималось отнятие чужого имущества без применения насилия к его владельцу.
Предусмотренная ст. 25 Судебника норма, в дальнейшем продублированная в ст. 136 гл. X Уложения 1649 г., позволяет однозначно утверждать, на чьей стороне истина в научной дискуссии о том, являлось ли применение насилия к потерпевшему признаком грабежа. Правы в этом споре те, кто дает на этот вопрос отрицательный ответ. Например, Л. Белогриц-Котляревский определяет грабеж как «явный захват чужой собственности, не сопровождаемый нанесением насилий лицу». Поэтому, если «захват собственности сопровождался нанесением насилия лицу, является не одно преступление — грабеж, а два — бой и грабеж» [4]. По мнению М.Ф. Владимирского-Буданова, грабеж являлся «не более как самоуправным отнятием имущества у другого лица после драки, возникшей по каким-либо личным или имущественным счетам» [5]. В целом разделяя данную трактовку грабежа, Д. Тальберг в то же время полагает, что «. кроме указаннаго значения грабежа, как последствия побоев или обстоятельства, сопровождающаго бой», грабеж имел более широкое значение и «нередко употребляется в актах XVI — XVII веков в смысле вообще насилия, притеснения, а иногда вымогательства» [1].
Что касается авторов, характеризующих грабеж как насильственное посягательство на чужое имущество, то в обоснование своей позиции они ссылаются на то, что во многих нормах Уложения о грабеже говорится как о деянии, совершенном «насильством». Из этого они делают вывод о том, что грабежу, как и разбою, был присущ признак насилия, а разница между этими преступлениями заключалась лишь в их субъекте — «разбой совершают разбойники», а «насильственное отнятие имущества, совершенное не разбойниками, есть грабеж» [6, 7]. Ошибка ученых, придерживающихся этой точки зрения, заключается в неправильном толковании термина «насильство». Они не учитывают тот факт, что в XV — XVII вв. некоторые уголовно-правовые понятия могли иметь несколько иное значение, чем впоследствии. Понятие «насильство», так же как, например, понятие «воровство», в праве Московского государства не сводилось только к физическому насилию, а имело более широкий смысл и означало любые самоуправные, самовольные, незаконные действия, наносившие вред другим лицам. В том же Уложении многие нормы указывают на это абсолютно определенно, прежде всего статьи, в которых описываются случаи, когда кто-либо загонит к себе чужое животное, засеет хлебом чужую землю, порубит лес в чужом угодье и т.д. (X, 208 — 222 и др.). Поэтому, когда в законе говорилось о грабеже «насильством», имелось в виду не применение виновным физического насилия, а то, что он действовал противоправно.
В противоположность разбою и грабежу татьба была не открытым, а тайным хищением чужого имущества. Татьба могла быть как простой, то есть без отягчающих и смягчающих обстоятельств, так и «квалифицированной» — с отягчающими обстоятельствами. Максимально сурово наказывались следующие виды кражи:
1) церковная татьба, то есть хищение из церкви священных предметов;
2) повторная татьба.
Независимо от вида татьбы стоимость украденного уголовно-правового значения не имела.
Уголовная ответственность за растрату чужого имущества или денежных средств наступала лишь при наличии вины, когда лицо, «у кого, идучи в торговлю, взяв да пропьет или иным каким безумием тот товар погубит без напрасньства».
Приобретение имущества, заведомо добытого в результате кражи, исходя из буквального толкования закона приравнивалось к ней («на кого взмолвят. что он тать, а довода на него в прежнем деле не будет, у кого крал или кому тадбу плачивал» (выделено мной. — А.Р.)).
В отличие от «зажигательства» как наиболее опасного умышленного поджога, который можно расценивать не только как преступление против собственности, но и как преступление против общественной безопасности, «пожегом» предположительно назывались уничтожение или повреждение чужого имущества из-за неосторожного обращения с огнем и, возможно, даже умышленный поджог, но не повлекший тяжких последствий. Последнее предположение можно сделать, в частности, на основании правой грамоты от 2 июня 1528 г., в которой «пожогой» назван умышленный поджог митрополичьего двора, совершенный холопами по приказу их господ [8].
Стремясь обеспечить правопорядок в сфере земельных отношений, законодатель под страхом уголовного преследования запрещал нарушать границы земельных участков и перепахивать чужую землю. Наказание за уничтожение или повреждение межевых знаков и за запашку чужой земли носило сословный характер и зависело от того, на чью землю было совершено посягательство. Нарушение земельных владений царя, боярина или монастыря влекло за собой не только материальное взыскание, как в случае с ситуацией, когда «крестиане меж собя в одной волости или в селе хто у кого межу сорет или перекосит», но и телесное наказание виновного.
Несмотря на то что мошенничество традиционно относится к числу наиболее распространенных преступлений против собственности, норма об ответственности за его совершение появилась в отечественном законодательстве достаточно поздно — именно в Судебнике 1550 г. До момента принятия Царского Судебника и выделения в нем мошенничества в качестве самостоятельного преступления уголовное преследование мошенников, видимо, осуществлялось либо на основании ранее изданных законодательных постановлений о татьбе, либо в соответствии с неким не дошедшим до нас нормативным правовым актом, специально посвященным борьбе с мошенничеством или содержавшим соответствующую уголовно-правовую норму среди прочих своих положений. Также нельзя исключать и того, что до середины XVI в. наказание за мошенничество определялось не законодательством, а обычно-правовыми воззрениями народа.
Ответ на вопрос о сути мошенничества, казалось бы, должен быть очевиден: что же еще, как не хищение чужого имущества путем обмана, должно означать мошенничество? Однако не все так просто, как может показаться на первый взгляд. В историко-правовой и уголовно-правовой науке сформировалось два подхода к трактовке мошенничества. Одна группа ученых придерживается мнения о том, что в Судебнике под мошенничеством понималось именно обманное хищение чужого имущества [9]. Другие же исследователи склонны считать, что при подобном толковании имеет место неоправданное подведение древних правовых явлений под современные юридические понятия. На их взгляд, в Судебнике и в Уложении мошенничество являлось «не более как одним из видов татьбы», а именно означало «обманное, ловкое (иногда внезапное) похищение чужаго имущества» или карманную кражу [4, 10].
Наиболее детально данную позицию обосновывает И.Я. Фойницкий. По его убеждению, о том, что под мошенничеством понималась карманная кража, свидетельствуют три обстоятельства. Прежде всего, на это четко указывает само название данного преступления. Оно явно происходит от слова «мошна», то есть карман или сумка для денег. Следовательно, мошенничество — это кража мошны, или карманная кража. Далее, «в пользу этого мнения говорит, что даже те виды имущественных обманов, которые скорее других могли обратить на себя внимание законодателя, — обманы в количестве и качестве, обманы при продаже и залоге недвижимости — резко отличены от мошенничества и большею частью не обложены наказанием». Наконец, «сказав в Судебнике пару слов о мошенничестве, законодатель совершенно забыл его. Соборное уложение также посвящает ему пару строчек — и также забывает. Позднейшее законодательство работает для уяснения кражи, издает для предупреждения имущественных обманов массу новых полицейских мер, нередко охраняемых наказанием, — но о мошенничестве ни полслова. Указ 1755 г. называет мошенниками. лиц, осужденных за кражу. следовательно, здесь разумелась мелкая кража. Поэтому было бы ошибочно думать, что будто мошенничество Судебника имеет что-либо общее с мошенничеством в смысле современнаго законодательства, означая все имущественные обманы. Такое мнение кроме представленных соображений противоречило бы несомненному закону историческаго развития понятий от частнаго к общему. Судебник не называет обмана как средства выманивания чужаго имущества с изъявлением потерпевшим видимаго согласия на взятие его вещи; такое значение мошенничество получило лишь мало-помалу, и почин ему дала сама судебная практика ввиду изменившихся условий жизни» [11].
Приведенные И.Я. Фойницким доводы выглядят весьма убедительно, но и трактовка мошенничества как хищения посредством обмана, подробно аргументированная М.Ф. Владимирским-Будановым, не кажется лишенной оснований. В подтверждение своей точки зрения ученый также ссылается на три фактора. Во-первых, в ст. 58 Судебника, посвященной ответственности за мошенничество, рядом со словом «мошенник» стоит слово «оманщик». Во-вторых, ст. 11 гл. XXI Уложения противопоставляет мошенничество татьбе. И в-третьих, о мошенничестве в смысле торгового обмана недвусмысленно говорится в ст. 112 Судебника 1589 г. [5].
Выбирая между двумя научными подходами к пониманию сути мошенничества в Судебнике 1550 г., мы присоединяемся к определению данного преступления как хищения путем обмана в силу следующих причин.
Об этом можно судить по формулировке самой ст. 58 Судебника, которая гласит: «А мошеннику та ж казнь, что и татю. А хто на оманщике взыщет и доведут на него, ино у ищеи иск пропал. А оманщика, как его ни приведут, ино его бити кнутьем». Конечно, по меркам современных требований юридической техники ст. 58 Судебника изложена не вполне удачно, однако, несмотря на это, она все-таки позволяет сделать вывод о том, что под мошенничеством подразумевалось обманное хищение. В переводе на современный язык ст. 58 Судебника звучит так: «Мошенник наказывается так же, как и вор. Предъявленный обманщику и доказанный иск удовлетворению не подлежит. А обманщика, как приведут, бить кнутом». Таким образом, хотя законодатель и использует в ст. 58 Судебника два разных термина — «мошенник» и «обманщик», из текста статьи, взятого целиком, видно, что эти понятия являются синонимами и обозначают одно и то же преступление.
Но может быть, формулировки ст. 58 Судебника о мошеннике и обманщике относятся к различным преступлениям? Может быть, законодательное предписание наказывать мошенника так же, как и татя, и уголовно-правовые и процессуальные положения, касающиеся обманщика, — это самостоятельные нормы, лишь по небрежности составителей Судебника объединенные в рамках одной статьи? Если ограничиться анализом только ст. 58 Судебника, то такое предположение действительно имеет право на существование. Но если сопоставить данную статью Судебника 1550 г. со ст. 112 Судебника 1589 г. (что, кстати, и делает М.Ф. Владимирский-Буданов), то не останется никаких сомнений в том, что обе части ст. 58 Царского Судебника относятся к одному и тому же преступлению — мошенничеству, которое понимается именно как хищение путем обмана. Согласно ст. 112 Судебника царя Федора Ивановича, «а хто на мошеннике или на оманщике взыщет того, что его оманул, и хоти его трою днем изымаешь и доведешь на него, ино его бити кнутом, а исцева иску не правити, потому что один оманывает, а другой догадывайсе, а не мечися на дешевое». По справедливому замечанию М.Ф. Владимирского-Буданова, «смысл постановления вполне ясен: кто представит иск против мошенника или обманщика до истечения трех дней (после совершения преступления) и докажет свой иск, то мошенника бить кнутом, а частный иск не подлежит удовлетворению, потому что когда один обманывает, то другой должен догадываться, а не льститься на дешевизну». Учитывая специфику мошенничества, законодатель возлагает вину не только на обманщика, наказывая его так же, как и вора, но и на пострадавшего, который, вместо того чтобы проявить осмотрительность и задаться вопросом, чего это вдруг продавец предлагает товар на явно невыгодных для себя условиях, все-таки не устоял перед соблазном. По словам М.Ф. Владимирского-Буданова, закрепленное в Судебнике 1589 г. положение об отказе в удовлетворении иска потерпевшего вполне соответствует народному воззрению на торговый обман, которое нашло отражение в украинской поговорке: бачили очи, що купували.
Если принять точку зрения о том, что мошенничество означало карманную кражу, то тогда становится непонятным, с какой стати законодатель лишает потерпевшего права на иск к преступнику. Если он тем самым наказывает его за то, что он недостаточно внимательно следил за своими карманами и сумками, в результате чего и стал жертвой «злодея», то почему же он не придерживается того же принципа в отношении потерпевшего от обычной кражи? Ведь он тоже не принял всех необходимых мер предосторожности для обеспечения сохранности своего имущества! Вряд ли можно допустить, что законодатель XVI в. мог действовать столь нелогично.
Наконец, еще одним доводом в пользу утверждения о том, что мошенничеством в ст. 58 Судебника 1550 г. называлось хищение посредством обмана, является парное сочетание терминов «мошенник» и «обманщик» в Стоглаве. В вопросе 23 гл. 41 Стоглава 1551 г. описывается ситуация, когда «в Троицкую суботу по селом и по погостом сходятся мужи и жены на жальниках и плачутся по гробом с великим кричаньем. И егда начнут играти скоморохи гудци и прегудницы, они же, от плача преставше, начнут скакати и плясати и в долони бити и песни сотонинские пети, на тех же жальниках обманщики и мошенники». Из приведенного текста явствует, что поскольку ни о какой карманной краже речь в данной статье Стоглава не идет, то, следовательно, увязывать мошенничество исключительно с мошной неправильно. Слово «мошенник» в Стоглаве означает «притворщик», «плут», и именно в этом значении оно, как нам кажется, используется и в ст. 58 Судебника 1550 г.
Относительно же аргумента И.Я. Фойницкого о том, что, мимоходом упомянув мошенничество в Судебнике и Уложении, законодатель потом якобы о нем совсем забывает, можно заметить следующее. Для законодателя того времени было характерно казуистическое правовое мышление, которое влекло за собой преобладание такого же способа формулирования уголовно-правовых запретов. Это выражалось в том, что законодатель пытался охватить своим взором как можно больше возможных вариантов развития того или иного юридически значимого события и старался дать им всем самостоятельную правовую оценку. Наиболее ярким примером названной особенности законотворчества может служить блок норм Уложения об ответственности за убийство. Что касается мошенничества, то нормы об отдельных его разновидностях также встречаются в законодательстве. В частности, в том же Уложении есть статьи о мнимом посредничестве при взяточничестве (X, 8), о различных мошеннических действиях в отношении поместий и вотчин (XVI, 37; XVII, 34 и др.) и т.д. При этом, как уже указывалось, в Уложении имеется и общая норма об ответственности за мошенничество (XXI, 11). Отмеченная И.Я. Фойницким «забывчивость» законодателя объясняется тем, что основное внимание он, как правило, уделял не общим уголовно-правовым нормам о конкретных преступлениях, а специальным нормам, в которых подробно описывал признаки тех или иных разновидностей этих преступлений.
Таким образом, исходя из всего вышеизложенного, можно сделать вывод о том, что мошенничество в Судебнике означало хищение чужого имущества путем обмана. При этом понятием «мошенничество» прежде всего охватывались случаи, когда потерпевший покупал у преступника некачественный или фальсифицированный товар по неоправданно заниженной цене.
В завершение анализа нормы о мошенничестве по Судебнику затронем еще один момент. Коль скоро мошенничество в Судебнике могло означать хищение чужого имущества путем обмана, то, естественно, возникает вопрос о том, почему для обозначения данного преступления был избран термин, который в большей степени ассоциируется с кражей. Позволим себе высказать следующие соображения на этот счет, которые, впрочем, носят сугубо гипотетический характер.
На наш взгляд, выбор термина «мошенничество» был связан с одной из разновидностей краж, которая, вероятно, достаточно часто встречалась на практике (да и в наше время не является редкостью). Речь идет о ситуации, когда преступник прибегает к обману для обеспечения доступа к чужому имуществу и его обращения в свою пользу. Используемые им различные уловки призваны отвлечь внимание жертвы, заставить ее утратить бдительность и тем самым облегчить преступнику доступ к содержимому сумки, кошелька или к самим этим предметам. В отличие от обычной, классической кражи, при которой потерпевший не знает того, кто похитил его имущество, при «мошеннической» краже личность преступника ему известна. И, видимо, именно поэтому законодатель XVI в. в этом случае не расценивал содеянное как татьбу, понимаемую как исключительно тайное хищение, а, сместив акцент на предмет преступления — мошну, именовал такую кражу мошенничеством. А поскольку и при «мошеннической» краже, и при мошенничестве в его современном значении, в том числе при мошенничестве в сфере торговли, нашедшем отражение в ст. 112 Судебника 1589 г., обязательным признаком состава преступления является обман, то в силу очевидной схожести этих преступлений разработчики Судебника 1550 г., надо полагать, не считали необходимым их разделять и обозначали общим термином — «мошенничество».
Что касается нарушения порядка клеймения и регистрации лошадей, то оно имело место, во-первых, когда лицо, купившее или выменявшее лошадь, ее «до такова ж дни не запятнает и в книги не запишет» (ст. 95 Судебника 1550 г.), а во-вторых, когда клеймо ставилось на «непродажную» или «доморощенную» лошадь (ст. 96).
Таким образом, в Судебнике 1550 г. нашли отражение как преступления против собственности (имущества), так и иные экономические преступления. В дальнейшем система этих преступлений легла в основу важнейшего законодательного акта середины XVII в. Уложения 1649 г.

Список литературы

1. Тальберг Д. Насильственное похищение имущества по русскому праву (разбой и грабеж): Историко-догматическое исследование. СПб., 1880.
2. Калачов Н. Артели в древней и нынешней России. СПб., 1864.
3. Шумаков С. Губные и земские грамоты Московского государства. М., 1895.
4. Белогриц-Котляревский Л. О воровстве-краже по русскому праву: историко-догматическое исследование. Киев, 1880.
5. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. М., 2005.
6. Сергеевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. М., 2004.
7. Латкин В.Н. Лекции по внешней истории русского права. Московское государство — Российская империя. СПб., 1890.
8. Лихачев Н.П. Сборник актов, собранных в архивах и библиотеках. СПб., 1895.
9. Развитие русского права в XV — первой половине XVII в. М., 1986.
10. Колоколов Г.Е. Уголовное право. Особенная часть: Курс лекций. М., 1900.
11. Фойницкий И.Я. Мошенничество по русскому праву: Сравнительное исследование. СПб., 1871.

xn—-7sbbaj7auwnffhk.xn--p1ai