Частная собственность и христианство
(Статья написана в 1995 году, публиковалась под псевдонимом Юрий Лещинский)
Российские коммунисты повернули свой идеологический корабль от атеизма и разговоров о неизбежном отмирании религии к уверениям о полной духовной близости строителей светлого будущего и христиан. И мораль наша схожа, говорят они, и задачи нашей партии соответствуют тому, что говорил ваш Христос.
Мы не стали бы тратить время нашего читателя на доказательство столь очевидной вещи как принципиальная противоположность христианского учения взглядам коммунистов, если бы не видели, что многие наши соотечественники, устав от курса двух главных партий, вдруг отдают свои голоса за коммунистов, видя в них хоть какую-то альтернативу. И даже среди христиан есть немало тех, кто говорит, что коммунисты теперь не те, и лояльно относятся к религии.
* * *
Возможно, нынешние коммунисты, утверждающие, что христианское учение – это вариант учения Маркса-Энгельса, вероятно, подзабыли писания своих патриархов. Между тем, Карл Маркс и Ф. Энгельс прекрасно понимали, что Библия – главный источник христианских воззрений – ни в коем случае не может трактоваться как книга, поддерживающая их коммунистические взгляды. В частности, Ф. Энгельс считал, что, хотя некоторые места из Библии и могли бы быть истолкованы в пользу коммунизма, общий дух ее учения совершенно противоположен ему. (Впрочем, что говорить о Библии, если коммунизм, как писал он в Проекте Коммунистического символа веры (1847 г.) “является той ступенью исторического развития, которая делает излишними и снимает [aufhebt] все существующие религии.”)
Итак, рассмотрим вопрос частной собственности. Христиане считают, что на земле все принадлежит Богу, и Он лишь милостиво дает человеку в распоряжение часть Своего творения. Поэтому мы говорим о собственности человека условно. “Что ты имеешь, чего бы не получил?”, читаем мы в Первом Послании к Коринфянам (4:7). Бог, будучи истинным владельцем всего, спрашивает отчет у человека об имуществе, которое было вверено ему во временное владение. Как он им распоряжался, каковы полученные плоды и на что они были потрачены?
Человек так устроен, что всегда стремится быть владельцем того, чем он располагает. Любит свое и бережет его гораздо лучше того, что ему не принадлежит. Общественное для него всегда дальше. Более того, его чувство ответственности, чувство хозяина разрушается, если собственность вовсе отчуждается от него. Как бы ни призывали при этом человека быть хозяином на земле или на фабрике.
* * *
Противники частной собственности возражают нам тем, что частная собственность может породит жадность, зависть и прочие грехи, а общественная собственность, которую пропагандируют коммунисты, лучше удерживает человека от подобных греховных проявлений. Поэтому, делают они вывод, Писание должно и просто обязано приветствовать обобществление.
Однако на страницах Библии мы видим, что обладание частной собственностью есть должный и законный порядок, установленный Богом. Так у евангелиста Луки (12:13-15) читаем: “Некто из народа сказал Ему: Учитель! скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство. Он же сказал человеку тому: кто поставил Меня судить или делить вас? При этом сказал им: смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения”. Отсюда явствует, что владение наследством (частной собственностью) не отрицается Христом и не запрещается. Следует лишь предостережение не преувеличивать значение материальных благ в противовес духовному содержанию жизни человека.
А о чем говорит известное изречение “Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся” (Еф.4:28)? Не о том ли, чтобы иметь в своем распоряжении собственность, разумно распоряжаться ею и получать прибыток? И из этого прибытка уделять тому, кто переживает нужду.
Писание требует возмездия в случае хищений, разрешает использование силы для защиты имущества: “Если кто застанет вора подкапывающего и ударит его, так что он умрет, то кровь не вменится ему” (Исх.22:2). Вывод очевиден: Бог даровал человеку право собственности. И защищает это право в Заповеди “Не кради”. Все библейское учение свидетельствует в пользу экономической системы, уважительно относящейся к частной собственности. Например, в книге пророка Иеремии Господь говорит о Своем народе, когда Он соберет его “из всех стран, в которые изгнал их”, и заключит с ним вечный завет: “И будут покупать поля в земле сей . будут покупать поля за серебро и вносить в записи, и запечатывать и приглашать свидетелей. ” (32:43-44). Народ Божий будет совершать акты купли-продажи, приобретать в законное владение, иначе говоря, будет заниматься обычной хозяйственной практикой.
* * *
Но и у коммунистов, ознакомившихся с Библией, нашелся один аргумент. Вот смотрите, говорят они, что написано в вашей Библии: “Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого.” (Деян.2:44-45). Не есть ли это доказательство соответствия христианских принципов нашим экономическим воззрениям?
Хорошо, давайте разберем предлагаемый нам аргумент, приводимый в пользу общественной собственности. В данном отрывке показана практика первых христиан в Иерусалимской церкви. Нам предстоит определить, является ли данный пример правилом для христиан на все времена или это лишь частный случай?
Мы полагаем, что приведенный отрывок не является императивом для христиан поступать подобным образом. То есть Писание повествует нам о частном случае из жизни Иерусалимской общины. Как верно заметил философ С. Булгаков, здесь описывается “исключительный праздник в истории христианства, а то, что естественно в праздник, не вполне применимо в будние дни” (Христианский Социализм, С.Н. Булгаков, “Наука”, Новосибирск, 1991 г., с.92). Обобществление имущества в приведенном эпизоде не представляет собой устроение новой экономической модели. Более того, здесь, как мы видим, имеет место не организация хозяйства, а его ликвидация: имения продаются, чтобы выручить средства, предназначаемые для потребления.
Ученики истолковали слова Христа о грядущем падении Иерусалима (Мф.24:1-28) как верный знак Его скорого возвращения и основание Им Царства. Поэтому они стремились поскорее избавиться от своей собственности. Это объясняет и то, что в дальнейшем подобная практика не получила широкого распространения. Первые христианские общины не носили социалистического или коммунистического характера, по природе своей были добровольны, и никоим образом никто не принуждался к тому, чтобы все взять и поделить. Поэтому приведенный из Св. Писания эпизод не может рассматриваться в качестве обязательного христианского правила для устроения хозяйств в виде коммун. Никто не призывается следовать подобному примеру.
* * *
В Посланиях апостола Павла мы читаем о необходимости сохранения привычного порядка вещей, то есть существующего тогда экономического строя, основанного на частной собственности. Он призывает верующих оставаться в их прежнем звании, предостерегая от ликвидации хозяйств и утраты собственности. Более того, Павел говорит, чтобы мы довольствовались тем состоянием, в котором призваны ко Христу. Хотя нам и не запрещено стремиться к лучшему; “если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся”, советует апостол в Первом Послании к Коринфянам (7:21). Поэтому, делаем мы вывод, в глазах апостола практика обобществления имуществ в Иерусалимской общине не имела значения общей нормы, ибо в качестве таковой она упразднила бы всякое хозяйство.
Для наглядности нашего тезиса представим, что какой-нибудь предприниматель (собственник, владелец), который находится “в своем звании”, проникается христианским духом и распродает все свое “имение” для того, чтобы вырученные деньги раздать “нищим”. Разумеется, в своей личной жизни и потребностях он может быть каким угодно “аскетом” и бессребреником, отдавая другим все свои доходы. Но имеет ли он право освободить таким образом себя от ответственности за судьбу и благосостояние своих рабочих, распродав свою собственность, хотя бы и с благими намерениями? Не надо иметь высшее экономическое образование, чтобы сознавать, к чему неминуемо приведет подобная ликвидация хозяйств.
В 11 гл. Деяний мы встречаем Варнаву и Савла, спешащих доставить собранное Антиохийскими христианами пособие, предназначенное “братиям, живущим в Иудее”, то есть христианам той самой Иерусалимской церкви, у которых незадолго до этого “не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду (4:34-35). Так же мы встречаем указание апостола Павла на то, что и “Македония и Ахаия усердствуют некоторым подаянием для бедных между святыми в Иерусалиме” (Рим.15:26).
Нам могут напомнить, что в Иерусалиме разразился голод, и потому членам Иерусалимской общины понадобилась помощь. Однако Писание говорит, что голод был не только в Иерусалиме, но “по всей вселенной” (Деян.11:28). Если бы члены Иерусалимской общины сохранили свою собственность, как это было у братьев из Антиохии, они бы легче перенесли постигшее их испытание.
* * *
Разумеется, мы не должны привязывать христианство к какой-либо определенной экономической системе. Тем более, что нет такого совершенного экономического устройства, которое было бы панацеей от всех бед человечества. Тем не менее, христианину следует придерживаться той системы, которая наилучшим образом согласуется со Словом Божиим, то есть системы, основанной на частной собственности.
Еще недавно нас пугали словами “конкуренция”, “свободный рынок”, “свободное предпринимательство”. Целые поколения граждан были “окормляемы” коммунистической пропагандой. Нам, действительно, трудно дается понимание сущности свободного рынка, механизма его действия. Многие недавние христиане, привыкшие к советской системе госраспределения, до сих пор ностальгически мечтают о ней. Вероятно, призывы коммунистов к обобществлению имущества находят у них отклик. Они хотели бы и в Церкви сложить всю в кучу и брать то, что им потребуется. А если им растолковать, что мы не имеем такого обычая в Церкви Божией, то они вознегодуют и обвинят христиан в небрежении о нуждах ближнего.
Что же им посоветовать? Пусть учатся Десятой Заповеди: “Не желай дома ближнего твоего; [. ] ничего, что у ближнего твоего.” И ничего не выпрашивай у ближнего твоего, и ничего не выманивай. Даже под благовидным предлогом не выманивай. “Таковых увещаваем и убеждаем Господом нашим Иисусом Христом, чтобы они, работая в безмолвии, ели свой хлеб.” (2Фес.3:12).
www.proza.ru
Христианство и частная собственность
Социалистическая идея ведет свою историю с XVI в., когда была написана первая социалистическая утопия Томаса Мора (1478-1535). Можно, подобно И. Шафаревичу, пытаться выводить социализм из практики древневосточных государств, так как в них была существенно ограничена частная собственность[1]. Но этот путь оценки социализма слишком очевидно окрашен красками идеологической войны.
Социализм – это не просто общество без частной собственности. Это не просто «некапитализм», но «послекапитализм». Он противостоит не только капитализму, но также и традиционному обществу (феодализму и более ранним формам традиционализма). Социализм как идейное течение и социальное движение возникает в период перехода от традиционного общества к индустриальному. Он динамичен, он приветствует разрыв с прошлым, но недоволен результатами настоящего. Он настроен на будущее.
Отношения социализма и традиционного общества корнями уходят в его отношения с традиционными религиями, прежде всего с христианством, раз уж социализм родился в Европе.
У христианства и социализма – трудная история отношений. Большинство сторонников социализма были атеистами, а то и гонителями на Церковь. Церковь с осторожностью относилась ко всяким новациям, будь то демократия или социализм. Так что возникает соблазн поставить христианство и социализм по разные стороны баррикад, объявить социалистическую идею бесовской. В то же время в христианстве так много общих идей с социализмом, социалистические идеи настолько много взяли у христианства, что нередко возникали общественные течения христианского социализма. И до возникновения современных социалистических учений вожди радикальных народных движений поднимались на борьбу с эксплуатацией с именем Христа. Так что отношения христианства и социализма сложней, чем противостояние.
Развитие капиталистических отношений, ломка традиционного общества – это не только прогресс, но и массовые бедствия. Бунты были неизбежны, и неизбежно было размышление интеллектуалов – как избежать социальных бедствий, несправедливости, нищеты на пути развития общества. Для хилиастов бедствия были предзнаменованием Второго пришествия. А раз оно близится, тут бы и помочь Господу, как бы спровоцировать его на приход. Мы приготовили тебе путь и место, устроили общество по твоим заветам. Приди. Ведь смысл жизни христианина заключается и в том, чтобы «приуготовить путь Господу». Настоящий христианин – немного хилиаст, ведь Царство Божие вызревает на земле, в толще социальных отношений.
Хилиастические попытки создать царство Божие на земле предшествуют социалистической утопии. Сталкиваясь с несправедливостью, они стремились переделать привести общество с нормами социальных отношений, о которых говорится в Библии. Это была непростая задача, если вспомнить о различиях требований Христа к человеческой жизни и Ветхозветного общественного уклада. Социализм предлагает разделить задачи. Есть Вера, есть общие требования Христа к обществу, и есть реальность, которая подлежит рациональному рассмотрению и переделке на основе этих общих требований.
Любопытно, что коммунист-хилиаст Мюнцер и основатель утопического социализма Мор оказались по разные стороны баррикад в религиозной революции XVI в., причем социалист сложил голову как верный католик, не признав реформацию, а хилиаст довел борьбу реформаторов до накала борьбы с эксплутататорами.
Утопия в религиозном плане умереннее хилиазма, она не требует от Бога явиться и возглавить перемены. Утопия предлагает людям устроить мир по-божески, насколько это возможно.
Как верующий католик, Мор готов голову положить на плаху ради неизменности религиозных норм, а как социальный мыслитель мечтает о гуманистическом общественном устройстве, при котором по стране не ходят толпы нищих. Утопия для Мора – не идеал, а возможность жить иначе – все же лучше, чем в современной ему Британии.
До Маркса социализм не был накрепко связан с атеизмом. Появление термина «социализм» в 30-е гг. XIX в. во Франции произошло еще в эпоху, когда социалистическое учение проповедовали христиане. Религиозные истоки присутствуют и в русском социализме. Социализм – «общество без правительства, свершение христианства и осуществление революций»[2], – утверждает Герцен. Ему вторит В.А. Энгельсон: «Если читаешь их (Сен-Симона, Кабе, Фурье, Прудона – А.Ш.) писания, не держась мертвой буквы, а вникая в дух, нельзя не увидеть, что действительно мы теперь разрабатываем то самое учение, которое древние начинали усматривать по указанию Христа»[3].
Основные идеи социализма вытекают из христианской культуры. Христос недвусмысленно высказался по поводу многих социальных явлений. «Не собирайте себе сокровищ на земле…» При этом он – не категорический противник предпринимательства, в его притчах мы встречаем положительные отзывы о прибыльной деятельности (так что из других направлений социализма христианский взгляд ближе рыночному социализму Прудона – также христианина, хотя и критика католицизма). Просто не следует ставить погоню за прибылью в основу жизни человека, его преуспевания. Ибо «не можете служить Богу и маммоне».
Христос призывает людей жить в соответствии с золотым правилом нравственности: «во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки». Из этого вытекают и социалистические идеалы равноправия и солидарности. Капиталист не может поступать с рабочими и конкурентами также, как он хотел бы, чтобы они поступали с ним. Он немедленно разорился бы, раздав свою прибыль на зарплату и сообщив конкурентам все секреты фирмы. Золотое правило нравственности может реализоваться только в обществе, где нет разделения на собственников и их работников, где преуспевание не покупается разорением других людей. Если такое общество возможно, то оно называется социализмом. Христос призывает нас к высшему альтруизму: «возлюби ближнего своего как самого себя». В эпоху резкого социального расслоения выполнение этого идеала со стороны собственника возможно только одним образом – раздать все бедноте. К этому и призвал богача Иисус. При соблюдении христианских заповедей капитализм просто не может работать. Приближение к христианскому идеалу социального поведения означает удаление от либеральных ценностей частной собственности к социалистическим ценностям социально-экономического равноправия и альтруизма.
Царство Божие, как семя, вызревает на земле. Христианство – не только духовное, но и социальное явление. В этом пространстве социализм и христианство пересекаются. Но они не совпадают, как не совпадают пересекающиеся оси координат. Христианство отмеряет высоту духа, тянется ввысь. Социализм – гармонию общественных отношений, ее ширь. Приверженцу либеральных ценностей индивидуального преуспевания тяжелее пройти в царствие небесное, чем верблюду в игольные уши. Сторонник социального раскрепощения, если его сознание не отравлено догмой атеизма, создает условия, в которых и духовное раскрепощение становится более доступным. Ведь духовное раскрепощение – это не повторение фраз из Писания, но и жизнь по Писанию – без лжи, зависти, насилия – в Любви и Правде. Многим ли позволяет это современное общество? Какая сила духа нужна, чтобы действительно (а не на словах) жить так сегодня. Если обществу предстоит меняться, то лучше, чтобы оно стало в большей степени похоже на Царство Божие.
Мюнцер живет в средневековье, он одержим радикальной религиозной реформацией, которая открывает дорогу для царства Божия на земле[4]. Хилиазм надеется создать из существующего аграрного общества новый мир путем духовно-религиозного порыва.
«Утопия» — «место, которого нет». Еще нет. Социализм конструирует новое общество как научное нововведение в тесной связи с техническим прогрессом. Если можно сконструировать более удобный предмет, то можно придумать и более удобное общество. По этому же пути идут и либералы, но «отцы конституций» конструировали политические машины, в то время как первые социалисты шли дальше и пытались нарисовать целостные общественные системы, в которых никто не останется «за бортом».
Мор, предвосхищая многие социалистические учения, видит выход в ликвидации прикрепления людей не только к собственности, но и к определенному производству и месту жительства. Люди в его «Утопии» перетасовываются по жребию, как карты, меняя профессии и жилища (впрочем, почти одинаковые). Это создает возможность избавиться от денег и устроить жизнь с наибольшей рациональностью[5]. Мор мыслит, как и подобает людям Возрождения и (впоследствии) Просвещения – рационально организованная жизнь ведет к счастью. Необходимо преодолеть наследие непросвещенного времени, которое мешает рациональности. Важнейшее препятствие – частная собственность.
Хронологически вслед за «Утопией» Т. Мора следует Мюнстерская коммуна, в которой именем Бога было обобществлено имущество. Но это – явления разного порядка. Т. Мор пытался описать рациональные отношения, Мюнстерская коммуна держалась на религиозном энтузиазме. Совпав по времени, они символизировали разные эпохи – зарю идеологии и закат хилиазма. Впоследствии социалистические учения унаследовали эсхатологический энтузиазм хилиазма, но их суть была в ином – в попытке предсказать оптимальный путь в будущее. Социализм был основан не на религиозной традиции, а на научном методе – исследовании возможного и оптимального пути человечества.
Первоначально социалистические идеи опирались на морально-этические и религиозные основания. Но в рациональном XIX веке социализм унаследовал от Просвещения рационально-научную аргументацию, превратившись в социальную науку, своего рода социальную инженерию. Разумеется, социалисты после этого могли продолжать верить в Бога, хотя большинство склонялось к атеизму. Сциентизм социалистических учений приобрел собственную инерцию, превратив некоторые социалистические доктрины в своего рода светские религии, нетерпимые в отношении конкурирующих вероисповеданий. Антиклерикализм придал социалистическому движению черты реформационного движения. В то же время распространение приобрели христианское и буддистское течения социализма, сохранившие связь с религиозными корнями. Но даже наиболее радикальные антиклерикалы в социалистическом движении, включая К. Маркса, как мы увидим, не могли избавиться от библейских стереотипов своего культурного базиса.
За последние два века социализм и христианство накопили друг к другу множество претензий. Атеистические клеветы на Церковь, костры Инквизиции, коммунистические гонения, к которым большинство остальных социалистов отнеслись равнодушно (как, прочем, и большинство либералов того времени), защита угнетательских порядков Церковью и даже прямое подчинение деспотической власти, и т.д., и т.п. Если попытаться систематизировать все это, то получатся сходные вещи. Оба учения обвиняют друг друга в применении насилия, службе деспотизму, предательстве собственных принципов. Очевидно ведь, что Торквемада столь же далек от Христа, как Берия – от Маркса. И социалистические теоретики XIX века подумать не могли о предстоящем полицейском контроле за верующими в СССР, также как первые христиане содрогнулись бы, узнай они об обязанности священника царской России доносить светским властям об услышанном на исповеди. В этих чертах перерождения – не свойство религии или социализма, а свойство идей как таковых, которые при проникновении в практику «обмирщаются» и проникаются духом мира сего.
Любой культурный пласт – и христианский, и социалистический – это синтез высокой идеи, модели бытия, и самого этого бытия – реальных людей с их страстями, культурной недостаточностью и недоразвитостью, рефлекторной склонностью к насилию. В реальных людях – раз они люди – всегда присутствует искра Божия и искра разума, но часто – лишь искра. А еще в них много полуграмотного, полуживотного, нечистого (и от Нечистого). Думая, что защищает Христианство от его врагов, человек может впасть в изуверство и садизм, то есть стать слугой Врага. Полагая, что строит социализм, человек может творить прямо противоположное – возводить тоталитарную Вавилонскую башню без свободы и справедливости. Это соединение идеи и быта, Откровения и человека, Идеи и практики порождает широкую палитру выводов и действий от величайших звездных моментов истории до величайших же преступлений и ошибок. А в промежутке – все наши ошибки, подлости, текучка, прозрения и мужественные поступки, из которых соткана жизнь. Христианство и социализм прорастают в реальной жизни трудно и с издержками, но без них эта жизнь осталась бы скотным двором.
Христиане знают, что мир несовершенен из-за несовершенства человека. Социалисты добавляют – но не только. Условия жизни воздействуют на человеческие характеры, на действия людей. Меняя условия, можно способствовать изменениям людей. Но и обратная точка зрения – характеры людей не зависят от общества – столь же однобока. Человеческие отношения воздействуют на нас ежеминутно, и только человек с невероятно сильной волей и духом может противостоять им. От эпохи к эпохе условия жизни меняются, они могут больше или меньше способствовать духовному росту людей. Очевидно, что общество, основанное на погоне за прибылью, на измерении любых ценностей деньгами, на тотальном манипулировании массовой информации и «промывании мозгов» – одно из главных препятствий для среднего человека в его духовном развитии. Конечно, и в этих условиях можно и нужно оставаться Человеком. Но с этой точки зрения нет ничего дурного в стремлении к социальным переменам.
Социализм исходит из общего с христианством посыла – человек должен совершенствоваться, быть гуманней и альтруистичней. Социализм ищет путей к этому – иногда в масштабах небольших поселений, иногда – целых стран. Не случайно, что эксперименты Оуэна и других провозвестников социализма так напоминают монастыри. Не был ли Сергий Радонежский социалистом?
Социалисты пытаются создать условия, в которых человек может становиться Человеком
1. Шафаревич И.Р. Сочинения. М., 1994. Т.1. С. 174-209.
2. Герцен А.И. Собрание сочинений. М., 1954-1966. Т.12. С.168.
3. Энгельсон В.А. Что такое государство? // «Полярная звезда» за 1955 год. М., 1966. С.35.
4. См. Мэнюэль Ф.Э., Мэнюэль Ф.П. Утопическое мышление в западном мире. // Утопия и утопическое мышление. С.21-49.
5. Мор Т. Утопия. // Утопический социализм. М., 1982. С.53-76.
(Из книги: А.Шубин «Социализм. «Золотой век» теории»)
novsoc.ru
О взгляде Православной Церкви на собственность
Содержание
Проблема права собственности в свете учения Православной Церкви мало трактуется в церковной, литературе. Ни традиционное богословие, ни церковно-общественная мысль нового времени почти не занимаются этим вопросом.
Научные попытки представить взгляд Церкви как принципиальное отрицание собственности не получили церковного признания. Такое прохождение мимо, такое кажущееся равнодушие к актуальному вопросу современности может представляться странным. Ведь, православная мысль нового времени не так бедна и не настолько безразлична к проблемам дня. Нет ли органической причины этого факта?
В немецком журнале «Бегегнунг», в №3 за текущий (1948) год, помещена небольшая статья католического богослова, исследователя христианского Востока, Юлиуса Тыцяка под заглавием: «Взгляд на собственность в восточной Церкви». В статье не только намечается «восточно-церковная» – фактически православная – точка зрения на данный предмет, но в ходе мыслей автора само собой вскрывается, почему православной общественно-религиозной мысли чужда эта тема. Изложение предмета у автора принципиальное и основательное, к тому же исполненное расположенности к христианскому Востоку. К сожалению, переходя к религиозной психологии славянских народов, автор обнаруживает склонность объяснять утверждение коммунизма на востоке психологическими и религиозными особенностями Востока, с чем нельзя согласиться. Обе темы статьи: «собственность» и «коммунизм» – дают нам основание внимательно отнестись к ней.
Католический писатель о взгляде Восточной Церкви на собственность
В то время, как задачей Запада является сосредоточить внимание на проблемах времени и разрешить их в духе Христова учения,– пишет автор,– призвание христианского Востока – представлять спокойный стасис Божественной вечности среди бурь и напастей времени. Восток доныне живет духом древней Церкви, он до наших дней сохранил эсхатологическую установку первохристианства. Он не проходил многочисленных ступеней западно-европейской истории духовного развития, он не знает ни собственного средневековья, ни ренессанса, ни нового времени. Автор считает фактом, что со времени разделения церквей Восток оказался вне какого-либо собственного развития. Однако автор не склонен это свое утверждение истолковать так, что Восток «замер», что он «оцепенел»: Большие религиозно-волнующие вопросы, занимавшие Восток, лежат в области мистики и культа и в своем мистическом направлении исходят из неисчерпаемого источника Предания. Здесь именно сказано наиболее глубокое и прекрасное. В своем Предании, с его древней и однако вечно юной истиной, хранит Восток священное сокровище, всегда оказывающееся новым, открывающее каждому времени свои чудесные глубины. По-видимому, у автора это, действительно, не риторика, за которой скрывалось бы понимание Православной Церкви как «мертвой, хотя и золотоносной скалы», как это принято у большинства занимающихся изучением Православия католиков. Автор, говоря о духовной жизненности Востока, указывает на XIV век – на мистику, связанную с учением о Фаворском свете, на Добротолюбие, на русскую религиозную философию XIX века, с ее свежим и однако проникнутым духом Отцов Церкви образом мыслей, на русских поэтов, на необыкновенную жизненную силу Богослужения.
Автор статьи выделяет две основные мысли, характеризующие восточное благочестие: а) поражающее ощущение большой сомнительности и относительности всего земного и б) направленность – даже уже вступление – в иной мир, мир благодатной жизни спасенной и восстановленной твари. Он признает, что Восток в этом отношении является живым свидетельством древней Церкви, с ее столь отчетливо выраженным упованием на потустороннее и радостью преображения. Он заключает: Мы снова можем понять, что трудно при таком взгляде ожидать внимания к вопросу о собственности; восточный христианин живет – поскольку он действительно христианин – вне мира «.
Ученый автор склонен видеть в этом направлении восточной Церкви, так сказать, благородную односторонность. Он определяет ее, как «культово-мистический» или «культово-догматический» характер мира Церкви, при котором все другие вопросы ей представляются несущественными. Отсутствие интереса к социальным вопросам он объясняет тем, что Восток не знает собственного нравственного богословия, что его всегда занимали вопросы «отвлеченные», спекулятивные – догмат Троичности, истины Христологические, тогда как, прибавляет он, Запад ставит в центре внимания комплекс вопросов о благодати, и свободе, грехе и оправдании.
Конечно, мы, православные, видим здесь только лишь углубленность и никакой односторонности. Если даже согласиться с тем, что нравственное богословие в Православии отодвинуто на второй план, то это потому, что нравственность покоится на истинах христианской веры, на догматах. Нравственное богословие, как отрасль церковного знания, зависит поэтому от догматического. Но сама-то догматика вся пронизана нравственной точкой зрения. Нравственное значение догматов – ключ к пониманию того, как и почему догматы создавались; каждая ересь была и есть уклоном не только мыслительным, но и нравственным: это нужно сказать и о догмате Троичности и о всей Христологии, и это на Востоке хорошо понимают. Христианская догматика во всем ее объеме не отвлекает, а привлекает к нравственному деланию, к жизни христианской. Вся, скажем далее, аскетическая литература есть учение о нравственности, при том не только о личном христианском подвиге, но и об отношении к братьям, к «братии». Нет, если, как богословская дисциплина, нравственное учение идет после догматического, то в жизни православного христианина нравственное делание – на первом месте; он хочет знать, веровать, именно для того, чтобы знать, как жить, как поступать по вере.
Мы остановились на этой частности в развитии мысли автора не из придирчивости: мы считаем, что неверная мысль может привести читателя к неверному выводу об общем мыслительно-спекулятивном направлении Церкви.
Сам автор, правда, такого вывода не делает. Наоборот, перейдя к вопросу о взгляде Восточной Церкви на собственность, он раскрывает истинный дух Церкви, а с этим – и причину слабого интереса Востока к составлению полных и сложных систем нравственного богословия. Этот дух выражается в призыве Восточной Церкви следовать непосредственно и просто заповедям Евангелия. Позволяем себе процитировать в переводе мысли автора.
Сказав, что Восток равнодушен к вопросам морали, автор продолжает:
: Однако там, где ищут начертания христианской нравственной жизни, кладется в основание – это тоже является показательным – не Декалог (десятословие Моисеево), в котором право собственности предусматривается и защищается, а блаженства Нагорной проповеди, благословляющие нищих, плачущих и алчущих. Поэтому восточный христианин видит свою цель скорее в освобождении от собственности и имущества. Чисто теоретическое изыскание, подобает ли христианину иметь собственность, он признает праздным. К тому же он во всем исходит из совершенства. Средняя сфера умеренного христианства, хотя удаляющегося от греха, но не стремящегося к совершенству, для Востока, при его религиозном максимализме, нестерпима. Соловьев формулировал это однажды так: «В России больше святых, чем джентльменов». Среднее религиозное состояние здесь нежелательно. Конечно, восточный христианин знает, что он грешник. Он сознает это потрясающе! Но ему никогда не пришло бы в голову искать за свои грехи оправдания или обозначать границу между дозволенным и недозволенным. Что несовершенно, то ему, естественно, представляется ошибочным, если не греховным. Различие между «заповедью» (приказанием) и «советом» ему неизвестно. Но «совершенный» есть только неимущий. Любопытна в этом смысле психология русского купечества прошлого столетия. Простая необходимость заставляла его иметь собственность; это представлялось ему состоянием неизбежным, но потому самому еще нисколько не менее греховным. Это сознание за собой необходимости быть грешниками, вызывало во многих, если не отчаяние, то смирение и кротость в сознании, что человек принимает участие в жизненном и хозяйственном порядке, который он, как христианин, должен был бы отвергнуть. Этим объясняется своеобразное явление, что именно в мелком русском купеческом слое особенно процветала мистическая жизнь, умная молитва, в согласии с образом мыслей мира Отцов Церкви. Из глубины смирения и самоосуждения вырастала радость Богообщения.
Думается, к этой краткой, но вдумчивой характеристике нет необходимости что-нибудь прибавлять.
Однако указанный путь нравственного совершенствования человека есть путь индивидуальный, он не дает социального решения проблемы собственности. Законна ли собственность? Существует ли «право» собственности, с точки зрения Православия?
Автор статьи делает оговорку, что Восточная Церковь, призывая к освобождению от собственности, не считает саму по себе собственность злом. Все зависит от духовности человека. Восточная Церковь признает в киновийной форме монашества возможность даже для монаха иметь, пусть и скудную, но личную собственность: одежду, мебель, книги и пр. Но «права» собственности в церковном учении – констатирует автор – мы не найдем, и это потому, что Восточная Церковь вообще не признает самого «права» (это грубое и прямолинейное утверждение, прекрасно уточненное ниже о. МП.– В.Р.).
Чтобы было яснее значение в вопросе о собственности понятия «права собственности», нужно иметь в виду постановку этого вопроса в католичестве. Там институт собственности основывается на признаваемом Римской Церковью «естественном праве». В системе Фомы Аквината объясняется так: Частная собственность есть результат грехопадения, только в раю могло быть общее владение. Так как, по христианскому учению, следствия грехопадения не могут быть преодолены путем социальных реформ, то поэтому частная собственность остается основанием христианского общества. 1) Благословение Адаму и Еве в раю: Наполняйте землю и обладайте ею – рассматривается поэтому как повеление, как заповедь, подтверждение права собственности дает десятая заповедь Моисеева десятословия: не пожелай чужого. Конечно, из этого положения следует принципиальное расхождение католичества не только с коммунизмом, но и с социализмом вообще. Если «собственность» – Божие установление, если частная собственность охраняется заповедями Закона Божия, то социализм, отрицая частную собственность, идет против Божией воли. Таким образом, католичество должно принципиально бороться против идеи социализма.
1) Ди Кирхе ин дэр Вельт. Айн Лозеблатт-Лексикон. 1-тэ Лиферунг. № 24, 1948
Автор статьи прав, говоря, что Православная Церковь не имеет в своем религиозном мышлении понятия «права» (юс): ведь, мы живем в благодати, в милости Божией, мы рабы Божии, мы дети Божии. У нас есть долг, есть обязанности; но заявлять о своих правах, хотя бы и на земле, наше религиозное сознание нам не позволяет. Церковь, действительно, не санкционирует и права собственности, для нее нет «священного права собственности», и сам термин «каноническое право», механически заимствованный с Запада,– не имеет своего оправдания в Православном мировоззрении: каноны – не правовые нормы, а лишь правила церковного долга.
Но если так, то не выпускает ли Православная Церковь из рук оружие против идущего в наступление коммунизма? Не облегчает ли она ему этим, хотя бы и косвенно, доступ в человеческие сердца?
Утвердительного вывода в этом смысле автор прямо не делает. Но он переходит в другую область – в область психологии, в частности – психологии славянства. И здесь обнаруживается тенденция натолкнуть читателя на мысль, что коммунистическая идея более сродни Востоку христианскому, чем Западу. Он высказывает предположение, правда, осторожное, что именно православно-религиозные и национальные особенности славянских народов открыли дорогу коммунизму. Мы признаем такой взгляд ошибочным и вредным и считаем долгом против него протестовать. Мы полагаем, что для Запада убеждать себя в чуждости ему коммунистического соблазна и в предрасположении к нему Востока – значит усыплять себя. Примеры вспышки коммунизма в до-франковской Испании, настроений в до-гитлеровской Германии, а затем во Франции, в Италии, говорят сами за себя…
Заканчивает автор свою статью обобщением, формулированным им в следующих словах: При своем пренебрежении к вопросам права, при своем выпуклом общественном сознании и при восточном христианском понимании любви Восток имеет сильное нерасположение ко всякой личной собственности. Поэтому он, как и отцы Церкви, хотя отчасти с другой точки зрения, обращает меньшее внимания на само право, а больше на его ограниченность. Мы не можем отрицать,– заключает он,– что здесь выражается глубоко внедрившееся Христианство.
Взгляд Церкви и его практическое выражение
Несмотря на наше несогласие со взглядами католического ученого на «общинные склонности Востока», нам следует быть благодарными ему за постановку вопроса о праве собственности в понимании Православной Церкви. Этот взгляд «со стороны», это свидетельство «от внешних», являющееся выводом из личного изучения автором материалов «Восточной Церкви», согласуется с общей нашей церковной точкой зрения, как она отражается в практике Церкви. Оно, таким образом, объективно объясняет, почему Православная Церковь не вырабатывает своих собственных христианских социальных программ, не бросается в гущу социальной борьбы за «лучшее будущее», а остается в стороне от современных планов и движений: это не простая пассивность, не инертность, а выражение принципиальной установки Церкви, следующей преданию древней Церкви.
Итак, Церковь не занимается социальными вопросами и устраняет вопрос о собственности, как праздный с религиозной точки зрения.
Каково же практическое следствие этих выводов? Имеет ли взгляд Церкви жизненное применение? Не представляет ли отсутствие учения о «праве собственности» дефекта в православной системе мировоззрения? Не ставит ли оно нас в затруднение при искреннем желании решить проблемы момента в свете православного христианского учения?
Жизненное применение взгляда Церкви – простое и ясное. Оно внушает христианину не привязываться к земным благам. По учению Церкви, имущество и всякое материальное добро вовсе не есть зло само по себе. Но оно таит в себе нравственные опасности: Трудно богатому войти в Царствие Божие [Климент Александрийский: Какой богач спасется?]. Поэтому нам лучше освободиться от него. Продай имение твое и раздай нищим и иди вслед за мной. Что имеешь ты, чего бы ты не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил? Основная мысль у Отцов Церкви такова: мир дан нам Богом не во владение, а в пользование. Отсутствие «права» собственности, именно как «права», со всей силой выражают свв. Василий Великий и Иоанн Златоуст. Известны выступления Златоуста против богатых, поражающие своей радикальностью. Но они построены исключительно на нравственной точке зрения обличения алчности. Отрицание права собственности касается не только отдельных людей, но и всего человечества. Тот же взгляд сохраняется в Церкви и в последующее время. В житиях святых говорится обычно, как человек начинает дело своего спасения: он раздает все свое имущество нищим.
Не обозначает ли радикальный взгляд Церкви на собственность отрицания жизни, отрицания культуры, остановки экономического развития? Нет. Это видно из того, что ни Евангелие, ни практика Церкви, ни учение Церкви не отвергают труда, а наоборот требуют его. Церковь на вопрос своих членов, верующих христиан, о том, как им жить, отвечает словами Господа: Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и все прочее приложится вам. Устройство земной жизни есть сторона прикладная, зависимая, производная. Она не отрицается, но она не заслуживает быть предметом забот и деятельности Церкви.
Впрочем Церковь не устраняет себя от этих забот; она лишь ставит их на второстепенное место. Не хорошо нам, оставивши слово Божие, пещись о столах ( Деян. 6:2 ). Она не отказывается от участия в устранении или уменьшении социально-экономического зла при помощи деятельной любви.
Формы ее участия в смягчении социальной несправедливости и страданий в истории Церкви были разнообразны. Это было регулярное собирание и раздавание средств существования, как в иерусалимской христианской общине ( Деян. 5:1 ; 6;1), всегда путем той же деятельной любви, путем самоограничения и отказа христиан частично, а то и целиком от своего имущества. Этим способом при св. Златоусте антиохийская церковь имела средства давать постоянное содержание трем тысячам вдов и девственниц, кроме странников, больных и немощных. Этим способом св. патриарх Иоанн Милостивый в Александрии имел возможность ежедневно питать до 7 тысяч бедных. Известен прославленный в слове св. Григория Богослова «новый город» св. Василия Великого в окрестностях Кесарии, чертоги милосердия, сокровищница, в которую богатые слагали не только избыток свой, но даже и необходимое. В этом городе милосердия были особые дома для раздачи помощи бедным, убежища для детей, убежища для престарелых, странноприимные дома, больницы и проч. Эта форма организованного церковного благотворения впоследствии ослабела, никогда не прекращаясь вполне, но уступив первое место частному благотворению. И если в наши дни Православная Церковь не берет в свои руки благотворительных организаций (приютов, больниц, кадров сестер милосердия, богаделен), не берет на себя руководства и управления ими, то это не значит, что Церковь игнорирует или пренебрегает благотворительностью. Западные наблюдатели (как и Ю. Тыцяк) говорят об исключительной отзывчивости на нужды ближних, наблюдаемой среди христиан востока (жертвенность, помощь нищим). Ю. Тыцяк дал характеристику христианских начал у верующей части русского купечества. Ее можно с тем же правом распространить и на крестьянство, и на верующую часть бывшего помещичьего класса и на русскую православную интеллигенцию. Разве это происходит не под влиянием Церкви?
Второй формой смягчения социального зла было и есть слово увещания. Оно обращено к двум сторонам: к стороне имущей, господствующей – с призывом к состраданию, к милосердию, с обличением себялюбцев, насильников, эксплуататоров; и к стороне страдательной, угнетаемых и эксплуатируемых – со словом утешения, духовной поддержки, словом любви.
Можно ли требовать от Церкви социальной программы, совета миру, равнодушному к вопросу благодатного спасения, миру, фактически находящемуся вне Церкви,– как поделить имущество или в каком порядке им владеть? Не должна ли она на просьбу рабочего: Скажи брату моему, чтобы поделил со мной наследство, ответить словами Христовыми: Кто Меня поставил судить или делить вас? ( Лк. 12:14 ).
И разве иначе может быть? Разве общественные экономические вопросы решаются добрым желанием или нравственными предписаниями? Всякое экономическое состояние – не результат ли определенных законов экономического развития общества?
И если, действительно, можно создать новый социальный строй, оправдываемый научно и психологически, и провести его без нарушения заповедей Божиих, без насилия, то разве Церковь его не благословит, не поддержит, не будет ему покровительствовать? Дело христиан – смягчать жестокость взаимных отношений людей в каких бы то ни было экономических условиях. Церковь поддерживает все, в чем видит приближение к христианским отношениям людей. Не будучи в состоянии изменить условия, она всегда звала одних к милости, других к терпению, богатых к самоограничению, к бедным шла с материальной помощью. Она борется с насилием – физическим и духовным – при какой угодно экономической и социальной системе. Оружие этой борьбы может быть только одно: деятельная любовь.
Но сама Церковь, в своем внутреннем кругу, не имеет ли практического решения вопроса о собственности? Да, имеет. Она знает радикальное изменение общественных отношений, построение их на заповедях Евангелия. Это новое социально-экономическое устройство на земле может быть проводимо Церковию лишь среди членов Церкви, действительно желающих в своей жизни проводить социальный идеал Церкви. Это есть все то же отречение от собственности; его социальная форма, широко применяемая,– монастырь. Было время, когда Византию называли сплошным монастырем. Монастырь – не только отрицание частной собственности: он отрицание и общей собственности, как «собственности». Для инока владения монастыря – Божьи владения или тех святых, кому монастырь посвящен. Для христианина вообще: самые дорогие места, святые места: Святая земля – Голгофа, весь Иерусалим, Назарет, Вифлеем, гора Фавор, года Синай, Иордан – могут ли мыслиться по иному, как только Господни владения, не смотря на то, что их разделили между собой и заселили «собственники» земель и даже храмов? Афон кому принадлежит – Греции? Владычице,– скажут иноки,– а мы, насельники Афона, ею принятые, ее гости. Тот же взгляд и русского народа. «Быть у святого Сергия», то есть в Троице-Сергиевой Лавре, «быть у преподобных Сергия и Германа», то есть на Валааме: эти выражения в устах благочестивых русских людей не простая метонимия, не затертые понятия, в роде того, как «остров святой Елены», а простое высказывание действительности, идущее из чувства живой связи со вселенской Церковию; с Церковию небесной: это чувство есть сердцевина Православия. В совсем не церковном описании Соловков у Немировича-Данченко этот взгляд русского народа проходит красной нитью. «Быть у Зосимы и Савватия», иначе говоря, на Соловках, значить не только поклониться их мощам, нет, это – посетить их владения, ходить по их земле; соловецкие озера, острова, пастбища, стада оленей – чьи? – Зосимы и Савватия. Они и руководят монастырем, они и, помогают в работе, дают указания; монахи – их послушники и их работники.
И авторитетные наблюдатели монастырской жизни Востока, Афона и Руси говорят, что где цветет духовная жизнь, там процветает и внешняя жизнь монастыря; где ослабление или падение духовной жизни, там запустение и материальной стороны; все во исполнение слов Христовых: Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам.
Русский монастырь, в его лучших образцах, характерен не только особым внутренним укладом жизни, базирующимся на ослаблении инстинкта – собственности и на трудовом начале, но и отношением монастыря к миру, взаимообщением с миром; монастырь существует для всей округи, если не для всей области; это его назначение; он желает служить добром миру: молитвой, духовным отдыхом, духовным врачеванием, наставничеством, гостеприимством, приветливостью, духовной радостью. Монастырь – большой центр духовно-общественной жизни. Русский монастырь не ставил себе специальных задач церковной работы: не славился школами, больницами, приютами, миссионерскими учреждениями. Ему ставили это в вину. Но социальную работу он исполнял. Он приводил в движение – между Пасхой и Покровом – всю Русь, и эта Русь возвращалась в свои дома духовно, то есть и религиозно и социально, освеженной. Человек на время забывал о «своем», засыпали и его собственнический инстинкт и его индивидуальный интерес, и он погружался в иную сферу – Божьего мира: но – не «общей собственности», а ту, где как будто вообще отсутствует мысль о собственности.
На примере монастыря в наши дни был сделан еще один достойный внимания опыт: опыт православного «трудового братства». Это было Крестовоздвиженское Неплюевское братство в Черниговской губернии, благополучно просуществовавшее от восьмидесятых годов XIX столетия до первой войны. Но как опыт единичный, мы не можем его поставить в поле нашего зрения.
Все это говорит, что влияние Церкви в области живых человеческих отношений всегда было ощутительно, в частности, и в древней Руси и в России нового времени. В области же государственных и социальных форм Церковь на вопрос мира о том, как наилучше поделить блага жизни вне принципа деятельной любви, среди людей равнодушных в массе к Церкви, отвечает словами Господа: Кто поставил Меня судить или делить вас?
azbyka.ru